Не понимаю, чего тут смешного. И вообще, правильно говорить «миокард», а не «микард»!
— А взрослые там будут? — спрашивает ба.
— Конечно! У Антона мама ужас какая строгая. Пообещала: засяду на кухне и никуда не денусь, а то бедлам устроите. Боится, что мы её посуду грохнем.
— И я её прекрасно понимаю, — говорит мама. — Если бы мои любимые тарелки кто-нибудь разбил…
Я не слушаю: пора бежать. И так уже неприлично опаздываю. Пятнадцать минут назад было прилично, в самый раз. А сейчас… Не хочу пропустить самое веселье.
— И давай без глупостей, — напутствует меня мама в прихожей. — Никакого алкоголя. А если кто-то вдруг тебе предложит…
— Ма-ам! Хватит лекций! Я всё знаю! Я не ребёнок, у меня есть мозги!
— Очень на это надеюсь.
Засовываю ноги в туфли и молча корчу страдальческую рожу.
— И позвони, как дойдёшь.
— Ладно.
— В девять домой.
— В одиннадцать!
— В десять.
— Постараюсь. Всё, мне пора.
— Подожди! — Мама суёт мне блокнот и ручку. — Оставь-ка телефон мамы Антона. Как её зовут?
— Анна Михална. — Я пишу номер. — Вот, держи. — Возвращаю блокнот, хватаю куртку и шапку. — Всё, мне пора.
— Ты что же, Катерина, номер помнишь наизусть? — встревает ба.
— А ты сомневаешься в моей прекрасной памяти? — парирую я.
— Сейчас проверим, какая она прекрасная… Во сколько ты придёшь домой?
— В десять! Или как получится! — огрызаюсь я и вжикаю молнией. Ба просто невыносима! Опять мне настроение портит. С таким контролем свихнуться можно.
— Ладно, ладно, — мама машет рукой, — дуй уже. Хорошо вам поколбаситься.
— Чего?
— Или как сейчас это называют? Потусить? Оторваться? В общем, повеселись хорошенько, — подытоживает мама, и в её голосе опять прорезается грустинка.
— И шапку не забудь! — добавляет ба.
— Я уже в шапке! — рычу я в ответ, надеваю чёртову шапку и хлопаю дверью.
Надеюсь, я вернусь до того, как мама встревожится и позвонит. Номер я выдумала. Как зовут маму Антона — не знаю. Она забрала Антонову сестру и на все выходные укатила к родственникам. Отец работает в ночь. Так что квартира в нашем распоряжении — сегодня туда заявится уйма народу.
Стыдно ли мне? Ну… Самую чуточку. На кончик мизинца. Зачем я соврала? Может, зря? Но тут же во мне поднимается чёрная буря: она заслужила! Сама виновата! Говорила, что любит папу, а сама с этим Пушкиным-Свинюшкиным под ручку ходила! Ещё небось и целовались… Фу! И мне ничего не рассказала! Что, только взрослым позволено обманывать? Значит, сегодня и я взрослая. Факт! Буду веселиться, сколько хочу. Буду пить и курить, если захочу. А может, сделаю что-нибудь ещё очень взрослое. Почему бы и нет? И ты, мамочка, узнаешь об этом последней, если вообще узнаешь! Хотя нет — последней будет Полина. Потому что с ней я больше никогда не заговорю. За то, что настраивала меня против Антона. За то, что вечно ставит себя выше всех. И за то, что назвала меня слепой дурой!
В прихожей я запинаюсь о чьё-то тело. У тела знакомое лицо: Томилов. То ли спит, то ли в отключке. Рядом на четвереньках стоит Курочкин. Старательно рисует у Томилова на лбу что-то похожее на сардельку.
— О, Катрин, привет! И ты здесь?
— Ну разумеется! Где Антон?
— Где-то тут. — Курочкин, пошатываясь, добавляет сардельке два глаза. — То тут, то там. Тра-та-там. Поищи сама. Хи-хи! Кто дрищет, тот всегда пройдёт! — Фыркает, как лошадь, и продолжает рисовать.
Фу. Пьяный идиот!
Квартира полна народу. Орёт музыка. От сигаретного дыма щиплет глаза. Все поверхности заставлены бутылками и пластиковыми стаканчиками, пустыми и початыми, с чем-то прозрачным, коричневым и жёлтым. Вот и Ева: развалилась в кресле, закинув ноги на подлокотник, размахивает пивной банкой, хихикает, строит глазки Пушкарёву и блаженствует. Ещё бы: кругом, как голуби на лавочке, расселись парни. Судя по бессмысленным рожам — то ли пьяные, то ли просто очарованы видом: Евина юбка с каждым покачиванием ног задирается всё выше и выше.
— Ну… Это самое… Хочешь ещё пива? — спрашивает Дружинин, а Ева тянет кокетливо: «Даже не зна-аю…» — хотя всё она прекрасно знает: ей надо и пиво, и парня — каждого на свете парня, чтобы они выстроились в очередь говорить ей комплименты и сражались за право принести ей баночку.
— Ева! Эй, Ева! Антона не видела?
Мотает головой и продолжает трепаться. Вот свинья! Даже поздороваться не встала. Лавирую между целующимися парочками и пробираюсь на кухню. У холодильника склеились ещё два полуголых тела. Антон с гоготом снимает их на телефон.
— О, Катюша, приветик!
Он слюняво чмокает меня в губы. От него противно пахнет. Похоже, тоже пьяный, как и Курочкин.
— Чего такая кислая?
— Ты что, выпил?
— А то! У меня же праздник? Будешь?
— Не знаю… Мама сказала…
— «Мама фкавала»! — передразнивает меня Антон, скривив рожу. — Маменькина дочка! Молочка налить? Соску дать?
— Зачем ты так?
— А чего ты как маленькая? Давай по пиву?
— Ну давай…
Антон суёт мне бутылку и с криком «Э! Без меня не начинать!» сваливает в гостиную. Разочарование во мне растёт и растёт, как опухоль. Хотя чего я ждала? Что он будет увиваться вокруг меня? Я что — Ева? Зачем мне это? Пусть веселится. Но мог бы хоть заметить, какая я красивая. Наряжалась для него, а он ни словечка не сказал. Грустно.
— Фанты! Давайте фанты!
— Дисюда, дисюда!
— Я тож буду, дайте мне!
В гостиной народ рассаживается кружком. Я втискиваюсь между двумя незнакомцами, слева — девчонка, справа — пацан. Ева напротив меня — между Пушкарёвым и Дружининым. Поймав мой взгляд, подмигивает. Я отвожу глаза: всё ещё злюсь, что она со мной не поздоровалась. Отпиваю из бутылки. Фу, как горько… Но раз все пьют — я тоже стану.
— Каждый по вещичке, быстрей-быстрей! — Антон топчется посередине, размахивая кепкой.
Фанты? Что за детский сад! Но не мой праздник — не мне и командовать. Я распускаю волосы и отдаю Антону резинку.
— Сюда, сюда! Я тож положу… Теперь погнали!
Антон трясёт кепку и вынимает оттуда монету.
— Задание. Рассказать о самом стыдном случае из жизни. Чья десятка?
— Моя! — Курочкин вскидывает руку. — В семь лет описался прямо на уроке!
— Фу-у-у-у!
— Это реально стыдно. Забирай! — Антон бросает монету. Курочкин ловит её ртом и делает вид, что глотает.
— А ну погоди! — кричу я. — Почему я этого не помню?
— Потому что я соврал, госпожа моего сердца! — глазом не моргнув, отвечает Курочкин.
— Так нельзя!
— С чего же? Никто не говорил, что я обязан…
Я машу рукой — охота мне с ним спорить! — и делаю ещё пару глотков. Внутри разгорается клубок огня, и его тонкие ниточки бегут по венам. Любопытно… Вот так, значит, действует алкоголь?
Антон достаёт новый фант:
— Задание. Продолжить в рифму. «На концерте Элтон Джона…»
— «…Повстречались два гондона!» — без запинки выдаёт пацан справа от меня. Все так и грохнули. Странно: шутка тупая, но я хохочу вместе со всеми. Голова будто мыльными пузырями набита. Как весело!
— Тоха, давай что-нибудь поинтересней!
— Поинтересней? Легко! Тогда следующий пусть поцелует меня в зад!
Он вынимает из кепки резинку для волос, и моё сердце делает «бум!» прямо в горле.
— Чья?
— Моя.
— О-о-о!
— Я не хочу…
— Ха! Давай-давай!
— Це-луй! Це-луй! Це-луй!
— Назначь другое задание!
Я умоляюще смотрю на Антона — но он ржёт вместе со всеми:
— Штаны снять или сама снимешь?
— Я не собираюсь целовать твой зад, — отрезаю я.
— Э, хорош ломаться!
— Ну чё ты, чё ты?
— Правила одни для всех! Особенная, что ли?
Кто-то сзади поднимает меня на ноги и подталкивает к Антону. Я вырываюсь:
— Отвяжись! Пусти меня!
— Тихо! — Антон поднимает ладони. — Ща со всем разберёмся. — Хватает меня за локоть. Я, ошарашенная, не сопротивляюсь.
Он запирает задвижку в ванной и оборачивается ко мне. На лице написана такая злоба, что я в ужасе отшатываюсь. Прижимаюсь к холодному кафелю.
— Какого хрена?
— Антон…
— Те что, трудно было? А?
— Вообще-то да! Это унизительно!
— Дура! Это просто игра!
— Если игра — должно быть весело!
